О времени и нытье

Я лениво читала формы заявлений, развешанных по стенам деканата, ожидая, когда звонкие первокурсницы отдадут мне мою ручку, по неосторожности оставленную на краю стола. На столе лежали справки, за которыми я, собственно, и преперлась в эту обитель боли и печенья, которое поглощается секретарями в количествах, прямо пропорциональных количеству поглощенной крови студентов факультета в целом. В руках я держала две помятые несчастные бумажки, соответствующие состоянию, в котором я приду на событие, прописанное на них. С вдохновением я наваяла черной-черной ручкой заявления о пересдаче - за себя, и за Ольгу. 

К четвертому курсу уже как-то спокойно относишься к подделке чужих подписей и даже не пытаешься поменять почерк. А чо нам, бакалаврАм. Хоть где-то это слово хорошо зарифмовалось. Почти хорошо. Молчите. Не портите момент моего поэтического возвышения.

Пока я перебирала пачку справок, ища необходимую мне фамилию девочки по имени Яло, я с ужасом заметила на одной из них год рождения одного из студентов - 1997. 

"Эт ему сколько?" - размышляла я, косясь на щебечущих первокурсниц, которые пустили мою ручку по рукам. - "Двенадцать, что ли? Жесть".

Да уж. Двенадцать. Именно поэтому, Вика, у тебя проблемы со сдачей предметов, в которых количество цифр выходит за рамки нумерации страниц методички. 

С ума сойти, как быстро летит время. 97 год уже пошел на первый курс. А через три года миллениумный выпуск детей пойдет грызть гранит высшей науки. А через четыре года мне будет 25, а Зохану 5. Зохан, ты так быстро постарел, мой маленький шерстяной кусок ненависти к балеткам. А через пять лет дети моих одноклассников пойдут в первый класс. Мдэ.

Когда мне надоело сидеть и размышлять о суете дней и скоротечности жизни, пугая мрачным состоянием еще жизнерадостных людей, мозги которых не потеряли девственность в результате изнасилования математическим анализом и прочими дисциплинами, программу которых присылают прямиком из преисподней, я выпорхнула из деканата и поплелась домой. 

Весь путь до благословенного выхода я оглядывалась и смотрела по сторонам, как будто я тут в первый раз в первый ад, удивляясь, как много новых людей. Ну очень много. Настолько много, что я первое знакомое мне лицоувидела только на улице. На другой стороне улицы. Лицо было нашим охранником и ехало домой, отважно взмахивая рукавом перед желтой мордой маршрутки, а я отважно взмахивала ресницами и думала о всякой ерунде. Мое обычное состояние, да.

Я думала о том, куда девается мое время. О том, что мне его постоянно не хватает, а я так много хочу сделать. 

Когда мы ехали домой, единственное, чем я себя развлекала, это уходами в свою черепную коробку и обещаниями собой себе гамбургеровых берегов и кокакольных рек, если я досижу до конца пути и поборю в себе желание на ходу вывалиться вон в тот овраг и, накрывшись палой листвой, притвориться кочкой, став вечным прибежищем для семьи грибочков. 

Еще я вспоминала свои вопли "Последний раз я на машине еду домой!" и ругала свою мягкотелость. 

Когда все сладко сопели (а Зохан не очень сладко и не очень сопел, а откровенно давил некоего господина Храпака), я лежала, мучимая бессонницей, положив ноги на торпедо (да, та штука справа от приборной панели называется торпедо - я забочусь о терминологической достоверности своих постов). Зохан положил свои лапы мне на голову, а морду на шею, каждые пять минут поворачивая мокрый недоуменный нос впритык к моему сухому и недовольно сморщенному. В его сонных круглых глазах-пуговицах читалось: "А, ты все еще здесь. Я просто проверил. Как тебе мой запах из пасти? А что ты делаешь?". 

Я считала пролетавшие самолеты и думала, что вот щас как приеду домой, как ударюсь во все тяжкие: развешу везде наши семейные фотографии, куплю красивые ненужные штуки в магазинах красивых ненужных штук, которые я в художественном сраче разбросаю по квартире, каждый день буду готовить что-то новое. 

Короче, во мне проснулась домоправительница и очагооберегательница и я с ужасом вспоминала свою бессмысленную жизнь до. Это же вообще жуткота - мы живем в этой квартире третий год, а она будто бы не наша. Не наша в том смысле, что убери нас и засели других людей - даже не понятно будет, что тут кто-то жил. Нету всяких таких штук, которые делают из бетонной коробки теплое семейное гнездо. Курицы не умеют вить гнезда, они могут только суетливо наматывать круги по двору. Курица Вика суетливо наматывает себе на ус, что такие вещи, обычно, находятся в юрисдикции женщины, которой нужно подбрасывать дрова в семейный очаг, а не в постель. Так. Это все только для словесного оборота, честно-честно, так-то я вообще огонь - у меня титул "Мисс Одуванчик" еще с детского сада пылится. 

Короче, я как всегда вместо того, чтобы встать и сделать, лежу и думаю, почему у меня не хватает времени на то, чтобы приляпать на стену семейный портрет и, надев милый клетчатый фартук, печь блинчики по утрам. По утрам я выпекаю только ненависть к мирозданию в своей печи, которую я на плечах обычно ношу. Так что тут не до блинчиков, вы понимаете. Но осадок остается. Тыжеженщина.

Еще я думала о людях. Я, конечно, не кандидат в депутаты, но все же. Думала о девочке, от общения с которой у меня осталась светлая грусть, потому что оно закончилось и закончилось очень странно.

Вы же знаете таких людей, которые в учебниках по психологии идут под типом темперамента "меланхолик"? Вот не знаю, есть ли такие прям меланхолики меланхолики, которые просто не могут быть в другом состоянии, но люди, которые со здоровым румянцем на щеках и мутной пленкой в глазах вещают о том, как у них все плохо, вызывают у меня очень нехорошее чувство. 

Ты человека выслушиваешь, выслушиваешь раз за разом, даешь ему советы, как выйти из положения, утешаешь его, а он будто упивается этой поддержкой и совершенно не хочет ничего менять, потому что можно сделать блям блям и по болоту пойдет прикольная рябь, а если ты из болота выберешься - это ж ветер будет обдувать намоченную одежду, её ж надо сушить, надо ж куда-то идти и что-то делать. В итоге ты понимаешь, что человек доволен своим положением жертвы и ему абсолютно не улыбается выходить из этого круга. 

Наше общение сошло на нет после того, как я пришла к выводу, что я рождена не для того, чтобы работать жилеткой для тех, кто экономит на носовых платках и кому моя помощь абсолютно не нужна - нужны только сочувственно поднятые брови и мягкий тон голоса, бормочущий "Ну ты чо, ну не парься, сейчас мы все решим". А чо решать-то? Тут уже ничего не решишь. Как говорится, кто-то в лужах видит грязь, а кто-то звезды, и в чужую голову не залезешь. 

Я ничего не изменяла в нашем общении - просто на все жалобы стала отвечать общими фразами. И тут полярный лис подкрался заметно и ожидаемо. 

А еще я заметила, что таких людей, обычно, не интересуют чужие проблемы и все разговоры они переводят на себя. 

Я точно знаю, что общение - это двухстороннее взаимодействие, и любые отношения - это труд. Труд двух человек. Мне не нужно, чтобы ради меня люди бросали все и вся, и всецело отдавали себя мне, но хоть какое-то элементарное внимание к моей жизни можно проявлять? А то очень интересно: ты, Вика, выслушивай, а со своими неприятностями сама справляйся, чай не маленькая, кофе не ной.

Я обожаю быть социально значимой и помогать людям, поднимать им настроение, раздавать советы, если просят, если не просят - раздавать конфеты, и прибываю в крайне приподнятом состоянии духа, когда тон человека меняется, из глаз уходит туманная зябь, а сам он начинает видеть, что он не один. Но когда человеку это не нужно - я прям теряюсь. 

Ладно. Что не делается - все к лучшему. Мне бы только пересдачу пересдать и все будет зашибись. Надо подумать над тем, чем меня будут откачивать после празднования пересдачи если все получится облагородить свое жилище и сделать его своим жилищем, а еще как объяснить маме, что я все стены обрисовала единорогами и радугами (нет, мам, я не беременна, это не для ребенка, точнее, не совсем для ребенка, точнее, для меня). 

Вот. Пошла штудировать сайты с "Сопри у нас идею и выдай за свою,мы не обидимся".